* * *
В захолустье, ввергающем в умоисступленье,
С осмыслением, брат, внутреннего изъяна,
Приводящего воображенье в движенье,
И заваривается изгнанье в себя… Но,
С точки зрения версификатора, прочерк
В эволюции текста, покуда хлопочем
О несбыточном, – не церемонится почерк
С автором, ополчившимся на каллиграфию. Впрочем,
У него и помарки – изыски искусства,
Особливо в достоинствах женского тела,
Ибо, фурии, музе не свойственно чувство
Состраданья – с её неизменным «За дело!»…
Потому-то, певец искупительной плоти,
Он, заложник и цезур, и стоп, исступлённей
Убеждённостью, что в каждодневной работе –
Репетиция, братья, бессмертья. Резонней
бы опамятоваться… Но, будучи веским
По коллекции комплексов, что не блефуют,
Он над миром царит явным Крезом – по дерзким
В гениальности образам, тем, что диктуют
Ретрансляторы Вышних ему. В толкованье
Антисептика скепсиса, мытарь – воочью
Субъект мстительной памяти, чье подсознанье,
Обреченное каторге, бодрствует ночью:
Обираемый явью дурного пошиба,
Завершающий книгу, чьи мотивы – напевней,
Расстается с ней в изнеможении, ибо
Сей же час она, книга, становится древней,
И так – с каждою… Сколько там бденья ни длятся,
Рано – плакаться, падая духом, казниться,
Ведь не скоро великим, чьи тени теснятся
Там, за Стиксом,
придется, толпясь, потесниться…
2018