* * *
Жизнь, по существу, отказавший духовному бденью,
покуда прозрение часа урочного ждёт, -
пройдя школу шока, он роком ведом к осмысленью:
жизнь – вечный кошмар,
что, в наветах, «ни в жисть» не умрет:
так серость выкладывается, язвя, в изживанье
«нацмена» из жизни, что здесь, изуверов среди,
всё непостижимее «дерзость» его выживанья –
в плодящихся подлостях потной среды. Впереди
погромы здоровья и психики! По-ко-ем брезжат
ему, страстотерпцу, заветные кущи в раю,
пока в чёрном теле – не тело, удушливы, держат
его душегубы – скорбящую душу свою...
Продукт истязаний, он – сгусток самообладанья
но не адаптивен к реальности, ибо сама
боль, став ему, горькому, формою существованья, –
отнюдь не фантомна и сводит строптивца с ума...
При музах, сдающих позиции, иносказаньем
едва вуалируя суть, и цинично скорбя
о мистифицируемых, он помыкаем сознаньем,
уже – осознавшим прогорклою клеткой себя...
Врождённой враждебностью, друг,
к бесхребетности – школя
судьбу, как ни ропщет, но, анахронизму сродни,
эволюционируя, твёрже в лишениях воля,
отдав насыщенью трудом бесконечные дни…
Меж тем неразумные массы, в броженье и давке,
заложники ложных доктрин, очумелы, как гурт, –
в реальности, перенасыщенной монстрами Кафки –
живут паранойей и, в ней, утверждают абсурд...
При альтернативе: стреляться, sheri, либо спиться,
поскольку иного, в рефлексиях сих, не дано:
эстетикою наслаждения – не заслониться
от лютости и бессердечия извергов. Но,
протравленный травлей,
обжившись, лингвист, в удушенье
бездушьем лемуров, он тем и крамолен (?), в глуши:
состав его крови, «сомнителен», есть преступленье
заложнику жизни, изложенной «жистью» во лжи,
как некогда, чаемым не приручаем, в Паланге…
Пока прихожанка, задушевною статью светла,
в нём суть не прозрела,
напевно прорекшая «А-а-ангел…» –
ему, страстотерпцу, и тьму от души отвела...
Заложница бренности, в скепсисе неутолима,
жизнь, выжжена болями, - не заурядный коллаж
дежурных коллизий, тех, чья достоверность судима…
Да, при тиражах, что, подённые, вышли в тираж,
духовное бденье, оттачивающее зренье
«нацмена», даёт суверенность в аскезе, где пуще всего,
язвит, обрекаемый (?) на прозябанье в забвенье,
мир в горькой тетради – уже не от мира сего...
