Третьяков

1

С голубизной кромешной споря,
Распадным золотом горят
Тяжёлокованные зори
В студёных недрах декабря…
Дневные тени тяжелеют,
И, в назревающей ночи,
Смиренно, вздох тая, белеют
Берестяные люльки … Чьи? –
В них спят без просыпа. Годами,
В брожении шишиг лесных,
Качаются под облаками
Останки кладбищ родовых.

Столетьями торили предки
Дорогу в хмурую тайгу,
Поныне –  дряхлые запреты
Путь к их погостам берегут.
В тяжелых чащах, где замшелы
Законы хвойной тишины,
На жизнь пришельца – самострелы
Ревниво насторожены.
Будь осторожен! – в чаще мглистой
Опасность дремлет, и, едва
Заденешь жилку, – смерть со свистом
Метнёт из мрака тетива.

Но и предание сомлело,
И, встарь впрессованный в слова,
Страх истлевает – как истлела
Всевидящая тетива…
И – пришлый люд обрел свободу…
Да разве, велики дела,
Страшна стальному вездеходу –
Реликт романтики –  стрела?
Болото из-под траков хлещет –
В миру зверей, дерев и трав,
Он гусеницами скрежещет,
В небытие осинник вмяв.

2

Мягко теплится вздох коровы,
Дом покоем объят…Заплот…
В темном погребе Третьякова
Влит сохатый – в матёрый лёд,
И картошка дородней брюквы,
На боку – так грузна! – лежит,
Лупоглаза, таращится клюква
Из кадушки…

Он крепко сшит
И удачлив, хозяин, – скука
Не гостила в его дому. 
Что хвороба ему?! – а ну-ка,
Одолей его! Ко всему,
Он, несытой душой продрогнув,
Просквозил вездеходом лес
И нащупал в тайге дорогу
К тайным капищам: алчный блеск
Темный взор застеклил – мерцая,
Словно бы забирая в плен,
Искушением отливая,
Чернобурки текли со стен,
Цепко соболь слепил, развёрнут,
Как порочный цветок, топя
Руки в мягком тепле, продёрнут
Через душу… Уйдя в себя,
Отливая мерцаньем льдистым,
Словно вмяты в глубокий сон, –
В золотом забытьи – мониста
Ещё царских рублей…

И он
Рвал руками – как рвут зубами,
Задыхаясь… (морозец жёг…),
И счастливо тучнел, мехами
Сытым звоном давясь, мешок.

Возвращался назад – с добычей!
Промелькнули проселок, гать…
Суть прогоркла – дремуч обычай
Навалиться, урвать, отнять,
Хоть и с кровью!

А за спиною,
В тесном кузове, невесом,
Мёртвый в малице – под луною
Восковым голубел лицом.
А машина тайгу месила,
Мёртвой силою налита, –
И ломало  т о г о, и било
О скрежещущие борта.
У шоссейки, где столбик дремлет,
Третьяков, круто сбросив газ,
Спрыгнул с гусеницы на землю,
Борт откинул и грубо – «Ща-ас…» –
Обхватил страшный груз и ловко
Наземь выволок, прислонил
Прямо к столбику и верёвкой,
Чтоб не шлепнулся, – прихватил.
Влез в кабину…
Блеснули траки
Под луной, как клыки собаки…
Грохот дизеля… Чадный зной…
И – растаял мертвец во мраке
С голосующею рукой.

Фары полночь вспороли… Грузно,
У фигурки качнувшись, встал
Жаром пышущий,  крутопузый,
В тёмной копоти, самосвал.
И шофер, торопя – «Живее!» –
Брякнул дверцей, но – увидал
В лунном мороке, цепенея,
Это мёртвый слепой оскал…
И – рванул исступленно дверцу,
Мутно путаясь в рычагах, –
Так зашлось заполошно сердце,
Что багровая тьма в глазах….
И – умчался…
А фары снова
Прошивали лесную ночь,
Прожигая мрак, – и любого
Ужас гнал, изнуряя, прочь.
И мертвец в спину им смеялся,
Восковым голубел лицом…
И наутро гудела трасса,
Небылицы плодя, о нём.
В них – запальчивых, грубых,  вздорных, –
Меньше яви, да больше слов.

Но, усмешкой лицо задернув,
Чем-то мучился Третьяков.
Отмахавши ночную смену,
Он в раздумиях увязал,
Ибо знал этим слухам цену
И себе – тоже цену знал.
…Вновь разматывала дорога
Свой грохочущий свиток, и всё ж
Дрогла в тёмных глазах тревога
И в руках просыпалась дрожь.
Чтоб отхлынуло, отпустило,
Он присел у речной воды.
Но отчаянней боль скулила –
Не предчувствие ли беды?

И вот тут-то, под вечер, в раму
Тихо стукнули – опаля,
В сердце торкнулась телеграмма:
«…Папа умер… сынок…», земля,
Во смятённой траве, – рванулась,
Запрокинувшись, из-под ног,
И багровая тьма сомкнулась
Над душой, –  «…приезжай… сынок…».
…Потянуло с болот – зимою,
И, оплавлено забытьем,
Не отцово лицо – чужое
Нарывало испугом в нём.
И ползли, пламенея, траки
На промозглый оскал – с лица
Голосующего во мраке,
Осквернённого мертвеца.

В изнуряющей круговерти,
Он прошёл, Третьяков, огнём
По кольцу бытия и смерти.
Разомкнувшемуся на нём.
Воспалённую память мучил,
Но не выполз из забытья,
Обревевшееся созвучье
Воплощая:
                    СУДЬБА – СУДЬЯ.
Пусть жестоко, но – в наказанье,
Вмят морщинами страшный след
Позатмившегося сознанья,
Горько вписываясь в сюжет…

3

Река струится мысли вороша…
Высокий дом… заплот… скамья… старуха…
Что ищет в них  смятённая душа –
До полного изнеможенья духа?
Прозрачный день – обмакнут в листопад,
Напоена заря медовой ленью,
И листья, обжигающие взгляд,
Неслышно опадают в размышленья…

Что, горькая старуха, жизнь твоя?
Юдоль какую выбрала дорогу?
Не уходя за грань небытия,
Ты всё молитвы обращаешь к Богу…
Здесь в обиход щемящий включены
Твои молитвы, слёзы – всё едино,
И, кажется – вокруг растворены
Последний вздох,
                            последний возглас сына.

Судьба набрякла болью, и едва ль
Поймёшь её, если судить поспешно…
И лето на излёте, там, где даль,
За холмиком согбенным, безутешна.
И эти дни неслышно облетят…
Старуха, что же все-таки страшнее,
Чем пережить, помин творя, дитя
И дни влачить, душою цепенея?

Воспоминаний призрачны права…
На холмике, превозмогая тленье,
Давно себя осмыслила трава,
Покалывая память, продолженьем
Его – не претворенных в благо – сил,
Которых и распад не загасил…

Всего голосов: 72
Проголосуйте, если Вам понравилось стихотворение

Новые видео на сайте

Полезные ссылки автора

Приглашаем вас подписаться на наш Youtube-канал. На нем мы будем размещать видео со стихами наших авторов.

Рассказать друзьям

Будем признательны, если воспользуетесь кнопочками, чтобы поделиться страницей с друзьями в социальных сетях.