***
При брюзжании, обуреваемый ролью
Символа, с пепелищем, бирюк, из-под век,
Отшиваем иллюзиями, но – не болью,
Истощим обращённый в себя человек:
Из души выдворяем, активнее город
В каверзах мегаполиса, ибо вдвойне,
В безглагольной юдоли, настойчивей голод
На здоровый сарказм собеседницы – не
полемистки, что, с дерзкой подсветкою жеста,
Жизнелюба пожизненно держит в тени:
Для достигшей лирического совершенства
В своих несовершенствах, все дни – искони
На одно лицо: гибкая в иносказаньях
и, в формате лица,
прихотливых корней,
Зачастую на общих, как мир, основаньях
С сновиденьями, жизнь снисходительней к ней,
При плаксивых прогнозах, когда ледяное
Крошево, пропитавшее память, до сих
Пор соседствует с ней, «пустотой» – на постое
В сердце невозмутимой, но – чёрствой в своих
Предвещаньях, на что они там ни пеняют…
Обгоняя себя, в инвективах – ясны
Её отзывы, стужу язвя, отзывают
Временами – дыханием близкой весны,
Бесовщины за стенкой, с капелью бессонной…
И уже забываешь брюзжанье своё
Завораживаемый интонационной
Интенсивностью резких резонов её.
