* * *
И, в пластике уклончивой, поныне
слух истязая шелестом шелков,
Чума любви, в подчеркнутом кармине,
проносит мимо облако духов,
Исчадие апреля…
И, сдается,
заворожимым пластикою плеч,
Влюбленным – ничего не остается,
как оторопью, в ропоте, истечь
Вослед ей… И не поэтому ли, с жадной
оглядкою на Фрейда.., твою мать!
Жизнь движется, вминаясь в чуждых – жаждой
увлечь и навалиться, и подмять:
Так, сладко наплывая, нетерпенье
подламывает ноги. Но, как яд,
Такие, в тонком искусе, мгновенья
у сердца – или на сердце? – хранят.
Ну, так скорей, под искушённый цокот
высоких каблучков, продлив обет
Орфея, к склоке юношеских соков,
об осени лепечущих тебе!...
Покуда, сильный – в слабости бледнея,
не кознями казним, но – торопя
Её, чем дольше ты спешишь за нею,
тем дальше ты уходишь от себя,
К чуме любви,
чтоб, с жадными губами,
очнуться миг спустя – в чужой судьбе
и, опалив сознание духами,
не возвращаться к юному себе….