Елабуга

                                        Памяти Марины  ЦВЕТАЕВОЙ

…Не смерклась обида, 
                                            смятенье не спит,
В студеную тьму,  за окно перевесясь,
Где, скорчившись в небе согбенном, стоит
Усталый, как бледный старик, полумесяц…
Проросший из семени ропот травы
Потушит нагрянувшим снегом однажды,
И в мыслях – биение влажной листвы,
Что в окна стучится и отзыва жаждет…

Не так ли, ночною листвою дыша,
Под небом, промозглой звездою промытом,
Мятется и отзыва жаждет душа,
Как бледная прачка, спеленута бытом?
Гудок моросит по-над Камой, точь в точь
Осенняя птаха… Глоток самосада…
И, словно листок, истончается ночь,
Неисповедимою лампой разъята.

Таков он, обмакнут в бессонницу, дом…
Здесь, выпит из боли, страданием добыт,
Мерцая недужной свечою в былом,
Как тьма грозовая, сгущается опыт.
Копаясь и в письмах, и в черновиках,
Ч т о  память в минувшем потерянно ищет,
Когда проступают у сына в глазах
То Замоскворечье, то гарь пепелища?

Но, всё что назрело, – судьбой прорвалось,
Уже неподвластной ни веку, ни мигу,
И больно, по воле Господней, спеклось,
Как вопль по сыну ушедшему, – 
                                                              в КНИГУ.
О вечном протяжно листва шелестит,
И шелест ветвится в преддверье восхода…
Ершится обида, смятенье не спит.
…Но – близкая, страшная чаша исхода,

Но – жизнь, беззащитная, точно лоза
На камне предгория,
                                    но – исподлобья
Взгляд небытия в золотые глаза,
И не заслонишься ведь, Божье подобье!
И, значит, – бессильных надежд не спасти,
И необходимо, зарывшись в ладони,
Судьбою изгоя – сквозь прах прорасти
В бревенчатом обезголосевшем доме…

А Кама  (прогорклая Лета не в счет…),
Уже прополоскана солнцем, живая,
Несет перебранку уключин, течет,
Еще не судьбу – только сны размывая…
Она хлопотунья, 
                                 но, в свой же черёд,
Пристрастным течением взор увлекая,
И мучит, и жадно из памяти пьет,
Бездомное время одухотворяя.

Превыше молитвы  целителен труд,
Как необходимость, встречая каменья…
И лица не меркнут, 
                                      и Анной зовут
Сестру по терпению – не по смиренью,
Сестру по лишеньям, сестру по страстям,
Эпохой, от крови и слез заскорузлой,
По мукам сыновним,
                                          по вдовьим слезам
Ведомую не царскосельскою музой…

И он! – как сирень исступленной весной,
Разросшийся по словарям и зовущий
Сестрой – невозможную жизнь, проливной,
Как ливень, – в биении струй и созвучий.
Пространство, дремучее, как наговор,
Он взял в собеседники, а не в соседи…
Раскроешь гудящую книгу, как бор,
И тотчас «зароешься в шелест осенний…».

И эту стихию, где бури – не гладь,
Где счет на созвездья идет – не на строки,
Ловчилась казенная знать – обкорнать
И в мутные, тужась, вогнать водостоки.
Но, с жаждою вылущить голую суть
Предметного мира, он шел не к распутью –
К распятью,
                      не умыслом равный Творцу,
Но – всею своей светоносною сутью.

А утро сплывает меж тем на плотах
По зорней реке…
Воплощенная карма,
Простёртая в скрипах уключин, в гудках,
Течет через душу всезрящая Кама.
Как пристальна свежесть! 
На до-олгой реке
И лодки, и снасти, и отблески лета –
И всё это влажно ветвится в зрачке,
Напрягшемся под дуновением света.
И, словно омыты бесплотной рукой,
Прозрачны студеной порою незримой
И люди, и говор их, словно рекой,
Сносимые временем… 
Тем нестерпимей
Юдоль одиночества: где б ни жилось, 
Шуршат в подсознанье иссохшие Парки,
Мотая усталые нити на гвоздь,
Растущий в бессонницы прямо из балки.

Но – жизнь молода и безумствует всласть,
Но – льнущим, распластанным шепотом Федры
Мучительно ропщет кромешная страсть,
Разъявшая кровоточащие недра…
И сызнова –  дух ожиданьем разъят –
И имя, и род обрекая злословью,
Спускаются неутолимые – в ад
Влекомы незрячей, палящею кровью.

И смертные страсти, и скрученный в жгут
Весь миропорядок, как шнур аксельбанта,
И бездны души обреченной – все ждут
Из будущих ядерных выбросов – Данте.
И трезвая мысль никого не щадит,
И прочно сомнения в формулу лягут:
А вдруг бытие, как нам опыт твердит,
Не поиски Духа – блужданья меж тягот?

Мерцает меж нами печальная связь
Тщеты и страданий… И все же, как прежде,
Знобя, изнывает сознанье, стелясь
Согбенной и сирой лозою – к надежде.
Распахнуто в прошлые мысли окно,
Что слышит оно – не для пошлого слуха…
Лишь воспоминаньем спасаться дано,
Как будто присутствием Божьего духа.

А Кама –   движение света на дне –
Придаток к больному сюжету, не боле,
И боль утишает мерцаньем в окне,
Но не обещает затмения боли.
И, заключены в испытующий свет,
Смеркаются и выцветают сомненья.
Не в них ли потерянно ищет поэт
Причину смятенья, исход откровенья?

И что он читает на ясной воде? –
Всей гневною кровью, всей болью – затвержен
Взгляд сына, толкающий в небытие,
В котором пребудешь и сир, и отвержен…
Кто сыплет на воспоминания соль?
Да что из того, что в строке многолюдно,
Ведь, сплющена в сердце, бездомная боль –
Так сын во младенчестве спал – беспробудна.

Валить на судьбу? – ну, да что с нее взять?
Оплавило время страдания грани…
Потянешься друга иль сына позвать,
Чтоб выплакаться, – пепелище в гортани!
Отчаяньем жизнь нарывает, огнем,
Когда обстает одиночество..., глухо…
И непроходимою ночью, и днем –
Ни Камы, ни кармы… – всё впроголодь духу.

Расхристанно время… 
                                          Кому ж я повём
Свой плач по поэту?! – едва ли услышат…
В зиянье меж жизнью и небытием
Глядит предрешенность, забвение дышит.
Вот так бытие проливает поэт –
…петля из пеньки… ржавый гвоздь…
                                                                 и – усилье
неверной ногой оттолкнуть табурет…
И – не подхватили незримые крылья,
Не прянули в небо!

(Шаги на крыльце…)
И тут спеленало бессилие руки,
Вытаивает в оскудевшем лице
Пожизненный свет…
И – к о н ч а ю т с я  м у к и.

Устал и опален, палимый судьбой,
Не видя в сплошном отрицанье исхода,
Наследую и отчужденность, и боль, 
Но – не оспоримое право ухода.
Взметнуть, обревевшись, реестр обид,
Пустой, неуемной молве потакая?
Нет! –  жить, как жестокое дело велит,
И зависть, и ненависть превозмогая!

У скола судьбы, непроглядно умны,
Мы,  знаю, судить о поэте не вправе –
Едва ли узнаем, поспешные, мы,
Как с кровью  выламываются из правил.
И страшно! – нет брода в тебе, немота…
Едва ли смиренье глядит с фотографий?
И, в мутную совесть вминаясь, плита
Ложится под нищую речь эпитафий.

А ей и плиты не достало… 
                                                 Молва
Способна, всеядна, глумиться и ранить,
Но не сострадать, потому и трава
Забила тропинку к могиле и – память…
Казнить благоглупость?
                                                 Ссылаться на рок?
Потом спохватились.., а может, прозренье:
Кто ж пересыпаем, как бренный песок,
В смятении, сквозь горловину забвенья?

Никчемные клятвы…
Признанья в любви 
Поспешны и пошлы, как рупоры сами…
Но замкнуто  И М Я стоит – на крови,
И сумрачно, и отчужденно, как в храме.
Там страшно один на один с пустотой
Ей, брошенной матери…  И цепенеешь,
Ведь там, где Господь ей судил быть одной,
Другим, вне сомнения, будет страшнее…

…Над пристальной Камой молчу тяжело:
Кому же повем я свой плач? – хоть и слово,
Обветренно временем, в силу вошло –
До злого закала, до звона литого…
Сентябрь наследил по лесам – к октябрю,
Есть строгость прощанья в осенней погоде…
За что обстоятельства благодарю? –
Не лгут, хоть надежды мои на излете:

И к нашим могилам тропинки забьет
Травой безразличной,..
                                             родные устанут…
И всё ж, отступая в страданья ее,
Я вчитываюсь в постаревшую Каму,
Прошу ее, в темную воду войдя:
«Открой мне хоть голос, 
                                             хоть черточку той, что
В тебе умывалась, ладони студя
Бегущею свежестью, стужей проточной…».

От ног моих рябь, разрастаясь, бежит
К тяжелой барже, проржавевшей, как драма
На пыльных подмостках…  Но зычно молчит,
Как бы отстраняя, осенняя Кама,
Пришитая к берегу серым дождем…
Кто ж в хмари – дыханье поэта отдышит?
О ком,
              окровавив ладони,
                                                     гвоздём
Она – мёртвый скрежет… – по памяти пишет?

Чьи воспоминания воспалены
Виною?  Кого в напряжении держит,
Вминаясь в раздумья и рваные сны,
Как голос, – отчаянный, сорванный скрежет?...
Мы втиснуты наглухо в спектр скоростей,
В безликой запарке горим и мельчаем…
О ком же, 
                рабам суррогатных страстей,
Гвоздь силится нам рассказать? – не узнаем…

Но всё ли забвению обречено
И спешкой размыто?
И, может быть, время
По меркам пространственным, искривлено,
И, значит, в грядущем мы встретимся с теми,
Кто, втоптанный в муки отчаянья,
                                                                        в  а д
Спускался кругами этапов…
Из  а д а
К нам письма летят, и вслед лица глядят –
Сквозь бледный, заплаканный лик циферблата.

…Кому же повём я свой плач, полусед?
Все тот же в глаза испытующий свет…
Кому же  повём  я свой плач?
До рассвета
Грохочет в набатных висках табурет –
Последняя пристань?
                                             Голгофа? –
                                                                поэта…

1981

Всего голосов: 71
Проголосуйте, если Вам понравилось стихотворение

Новые видео на сайте

Полезные ссылки автора

Приглашаем вас подписаться на наш Youtube-канал. На нем мы будем размещать видео со стихами наших авторов.

Рассказать друзьям

Будем признательны, если воспользуетесь кнопочками, чтобы поделиться страницей с друзьями в социальных сетях.