…Шли к зимовью…
Вдруг из-за речки
Ахнул выстрел,
И, вздыбив ворс,
Пёс вломился в тальник – навстречу!
Хлоп! – второй, и студёный вечер
В горевые глазницы вмёрз.
Егерь нёс его на руках,
Глухоманью, кусты калеча,
В задубевшей крови в слезах,
Бредил, щупая шерсть: «Залечат!».
С низкой, горестной головой,
Что он слышал ночами, в мраке? –
Раздирающий душу вой
Горемычной, слепой собаки.
(Пёрли ливни в гульбе и давке,
Мутной жилою вспух Тобол…).
Он надёжно заплёл в удавку,
Каменея, тоску и боль.
И, когда уже, волчьей ночью,
Шёл обратно он, наперерез
Молодому осиннику, – молча
От него отшатнулся лес.
…Долго пил он смурной, потухший,
Вышел в полночь, и вот тогда
Отрешенной межзвездной стужей
Вдруг ожгла его – пустота.
Маета…
Что он ищет в гаме
И кого кличет он, руками
Утопая, в слепой тщете,
В отстранившейся пустоте?
Что орёт, надрывая горло?-
Ничего
не ответит прорва…
